Читать книгу "Во что мы верим, но не можем доказать: Интеллектуалы XXI века о современной науке - Джон Брокман"

Я верю, что современный человек использует далеко не все свои когнитивные способности. Но чтобы это доказать, нужны как раз чувственные способности – интуитивные предчувствия, которые были свойственны архаичному человеку. Такое расширение сферы чувственного восприятия не означает отрицания роли здравого смысла, но при этом большое значение имеют интуиция, поэтика тела.

Дэниел Деннет

Дэниел Деннет – профессор философии, директор Центра когнитивных исследований Университета Тафтса. Автор нескольких книг, среди них – «Трактовка сознания», «Опасная идея Дарвина» и «Эволюция свободы».

Я верю, но пока не могу доказать, что владение человеческим языком (устным или письменным) – необходимая предпосылка сознания, в смысле существования субъекта, «Я», отличного от внешнего мира. Следовательно, животные и дети, еще не умеющие разговаривать – хотя они могут быть восприимчивы к опасности, способны страдать и испытывать боль и обладают замечательными познавательными способностями во многих отношениях (а в чем-то даже большими, чем у обычного взрослого человека), – не обладают сознанием в том смысле, о котором мы говорим. Иначе говоря, не существует (пока) целостного субъекта, способного страдать или получать удовольствие, способного переживать опыт и его интеллектуально осмыслять.

Это утверждение может шокировать тех, кто боится, что оно лишает животных и маленьких детей нравственной защиты, но это не так. Чью боль испытывает новорожденный? Пока нет того, кому она «принадлежит», но этот факт не дает нам разрешения причинять боль детям или животным, точно так же как и жестоко обращаться с телами людей, находящихся в коме, хотя у них, определенно, отсутствует сознание. Если личность развивается постепенно, то некоторые типы событий только постепенно становятся переживаниями, и не существует четкой границы между неосознаваемой болью (если ее можно так назвать) и сознаваемой болью; и к тому, и к другому нужно относиться этично. (И, конечно, в любом случае истинность эмпирической гипотезы совершенно не зависит от ее этических следствий, какими бы они ни были. Те, кто избегает тех или иных гипотез по чисто нравственным причинам, потакают собственным желаниям и тем самым препятствуют истинно научному подходу. Я был бы счастлив наделить животных и маленьких детей «личностью», но лишь по нравственным, а не по научным соображениям.) Тот, кого моя гипотеза шокировала, может сделать паузу и обратить внимание, что ее одинаково трудно как подтвердить, так и опровергнуть. Но я думаю, когда-нибудь она будет подтверждена. И вот что для этого потребуется.

1. Достоверная модель функциональной архитектуры сознания взрослого человека, показывающая, каким образом в коре головного мозга возникают длинные пути реверберирующих взаимодействий, и как они поддерживаются чем-то вроде каскадной самостимуляции – как у детей, когда они учатся говорить.

2. Интерпретация динамики этой модели, объясняющая, почему при отсутствии таких прочных и привычных нейронных связей не существует функционального единства в нервной системе – единства, позволяющего отличать «Я» от «мы» (или от множества).

3. Дальнейшие экспериментальные исследования, демонстрирующие важность того, что Томас Метцингер называет «феноменологической моделью интенциональных отношений», делающей возможным тот опыт, который мы считаем важнейшим для сознания взрослого человека. Эта работа покажет, что ум животных не предполагает умений, присущих человеку, и что животные не способны понимать многие вещи, которые мы обычно считаем само собой разумеющимися сторонами нашего сознательного опыта.

Но это эмпирическая гипотеза, и она вполне может оказаться ложной. Ее несостоятельность может быть доказана тем, что необходимые пути, функционально объединяющие соответствующие системы мозга (которые, как я сказал, требуются для сознания), уже присутствуют в процессе нормального развития детей и даже в процессе эмбрионального развития, и их можно найти даже в нервной системе млекопитающих на той или иной стадии развития. Но я в этом сомневаюсь, так как мне кажется очевидным, что эволюция уже продемонстрировала: значительная вариабельность адаптивной координации возможна и без таких унифицированных мета-систем – например, в колониях общественных насекомых. На что это похоже – быть колонией муравьев? Думаю, в этом нет ничего особенного, и почти все интуитивно со мной согласятся. На что похоже быть парой быков? В этом тоже нет ничего особенного (даже если быть одним быком довольно интересно). Но тогда нам нужно серьезно отнестись к гипотезе о том, что животные – не только колонии насекомых и рептилий, но и зайцы, киты, летучие мыши и шимпанзе – могут иметь неодинаковый мозг.

Эволюция не создает более сложных способностей, не нужных представителям этих видов для решения задач, которые ставит перед ними жизнь. Если бы животные были похожи на тех милых зверьков из книг Беатрис Поттер и мультфильмов Уолта Диснея, то обладали бы сознанием, как и мы. Но животные больше отличаются от нас, чем мы привыкли думать, поддавшись влиянию этих чудесных антропоморфных образов. Человеку эти умения необходимы, чтобы стать личностью, индивидуальностью, способной общаться с другими людьми, задавать вопросы и отвечать на них, требовать, запрещать, обещать (и лгать). Но нам нет нужды рождаться с этими способностями, ведь нормальное воспитание помогает создать необходимые нейронные связи. Я предполагаю, что человеческая субъективность – знаменательный побочный продукт языка, и ее ни в каком виде невозможно по умолчанию экстраполировать на любой другой биологический вид. Это было бы все равно что предположить, что рудиментарные системы коммуникаций животных содержат существительные и глаголы, предлоги и времена.

Здесь часто возникает непонимание, поэтому я уточню. Я не говорю, что все человеческое сознание представляет собой «внутренний диалог», разговор с самим собой, хотя чаще всего это именно так. Я хочу сказать, что способность мысленно разговаривать с самим собой, по мере ее развития, позволяет также проверять, размышлять, пересказывать, повторять, вспоминать и вообще включать содержание событий в свою нервную систему, которые в противном случае не оставили бы никаких воспоминаний и не смогли бы превратиться в личный опыт. Но если нервная система способна поддерживать все эти способности без помощи языка, значит, я ошибаюсь.

Алан Андерсен

Алан Андерсен с 1992 по 2005 год был главным редактором журнала New Scientist. Сейчас является ведущим консультантом журнала.

Я верю, что тараканы обладают сознанием. Возможно, эта мысль вас не порадует, особенно если, включив свет в кухне посреди ночи, вы наблюдаете, как они разбегаются по углам. Но это просто удобный способ сказать, что я верю в то, что у многих «простых» животных есть сознание, в том числе и у более симпатичных созданий, например у пчел и бабочек.

Я не могу этого доказать, но думаю, что в принципе когда-нибудь это подтвердится, и изучение мира этих сравнительно простых созданий, интеллектуальное, и даже поэтическое, сможет очень многое нам дать. Я не думаю, что их сознание такое же, как человеческое; если бы это было так, мир был бы очень скучным местом. Скорее, мир полон множества разных видов сознания.